Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]

Новая волна горечи захлестнула меня, я внезапно понял, что не считаю своих родителей самыми толковыми, как говорил Забровский. Год назад я бы, может, не усомнился в этом, но сейчас мне стало в них многого не хватать, и главное — какого-то сверхпонимания. Я собирался бросить школу — они не заподозрили, меня чуть не убили в несостоявшейся драке — они не догадались, у меня катастрофа с Валей — им хоть бы хны!.. Прав тут Васька, не знают они нас. Сплю, ем, значит, все в порядке, свой! Не зря же Зефиха ошиблась!.. Конечно, откуда им знать, если я молчу, но слова-то поймет и первый встречный, а родители должны чувствовать так. Их ум и сердце должны быть настроены на волну моего ума и сердца! Ясновидцами и волшебниками должны быть родители!.. Это почти фантастика, но что поделаешь, если я этого хотел!..

В сквере, где недавно было заснеженно и пусто и где сейчас сквозила зелень и густо шли люди, я вспомнил тех двух девчонок, спаянных транзистором, и опять ко мне мучительным эхом вернулась Валя. Нет, это не затмение, как говорила Нэлка Ведьманова, тут дело не в секундах, а в вечности… И из любви, как из глубины, нельзя, видно, сразу вынырнуть, не пострадав от кессоновой болезни. И вот я болел. Мое взвинченное воображение вдруг сочинило какие-то странные русско-английские стихи, и я не заметил, как произнес их:

— Да, упорхнула птичка, — со вздохом заметил Шулин. — Ho у тебя же Лена осталась.

— Посмотрим, Авга, еще не вечер.

На всех улицах и перекрестках мне мерещились блестящие «Явы» с легкими девичьими фигурками в красных брюках на задних сидениях, и мое сердчишко то и дело вздрагивало. И даже подходя к школе, я думал, стоит у садика мотоцикл или нет, и от души желал, чтобы он не стоял, а лежал где-нибудь в кювете, с погнутыми колесами, сломанным рулем и помятым бензобаком, чтобы сам Толик-Ява сидел рядом испуганный, грязный и без шлема, но чтобы Вали при этом не было, пусть она в это время целуется с кем-то третьим… Мотоцикла у крыльца не было.

Еще до звонка выяснилось, что, воспользовавшись форумом, никто ничего не выучил, и все вдруг насели на комсорга, чтобы он, ярый общественник и умный человек, защитил нас, иначе классу придется туго. Васька возмущался, кричал, что все мы спятили, но когда начался урок и вошла Клавдия Гавриловна, историчка, которую мы не уважали за ее безжалостность, Забор встал и серьезно заявил, что класс не готов потому-то и потому-то, и, чтобы не вспыхнула гражданская война и зря не пролилась братская кровь, он предлагает перенести опрос на вторник и ручается, что во вторник история у нас будет только отскакивать от зубов. Подумав, Клавдия Григорьевна спросила, а нет ли добровольцев. Добровольцев не нашлось. Поняв нашу сплоченность, она сказала, что ладно, идет на компромисс, но уж во вторник!.. Класс вольно вздохнул и сразу возлюбил Клавдию Гавриловну.

На перемене Садовкина отвела меня в сторону и с решительным прищуром спросила:

— Эп, ты знаешь такое рыцарское правило: не обижать дам?

— Читал.

— А почему же Лену обидел?

— Лену? Чем?

— Не пришел на соревнование.

— А-а, не мог.

— Не мог! — передразнила Наташа. — На час оторваться от своих магнитофонов не мог!

Я вдруг почувствовал, что тот мой поцелуй дал вроде бы Садовкиной какую-то власть надо мной, и я вспылил:

— А ты, сердобольная дама, знаешь такое правило: не совать нос в чужие дела?

— Знаю!

— Ну и все!

— Но ты мне не чужой! И Лена не чужая! — не сдавалась Наташка. — Или не так?

— Ну, до некоторой степени.

— Вот и я лишь до некоторой степени сую свой нос. Я же не лезу к вам в души, а так, со стороны. И вижу, что вы могли бы хорошо подружиться, — тише и мягче добавила она. — Кстати, Лена не сердится на тебя. Это я сержусь.

Усмехнувшись, я миролюбиво спросил:

— Они хоть выиграли?

— Выиграли.

— Ну, слава богу. А знаешь, почему выиграли? Потому что я пожелал успеха! — сказал я. — А в следующий раз обязательно исполню рыцарский долг, явлюсь и буду болеть сам. Так и передай. Ну, и привет, конечно! Скажи… скажи, что я ее тоже помню… Да, и Рите привет!

— Рите? Ой, Эп, смотри! — И Садовкина погрозила пальцем.

— Смотрю, смотрю!

Из урока в урок Забор продолжал огораживать нас от неприятностей, и все шло как по маслу.

Амалия Викторовна, выслушав комсорга, кивнула и сказала, что если бы это заявление он изложил на английском языке, то ей не нужны были бы никакие опросы, а так что ж — пожалуйста. И она стала рассказывать нам про Англию, где сама прожила несколько лет, про Шекспира, Байрона и Льюиса Кэрролла. С нетерпеливо-мягким и новым для нас произношением, она как бы вязала свою речь из русско-английских фраз, убаюкивающе шевеля при этом пальцами, как в настоящей вязке. Под конец урока Амалия Викторовна поинтересовалась, не из нашего ли класса ученик вчера беседовал с ней по-английски в магазине. Все так уверенно закричали не-ет, что меня возмутила эта низкопробная солидарность. Я поднялся и сказал, что да, из нашего, это я, Аскольд Эпов. Класс пораженно повернулся ко мне и замер. Узнав меня, Амалия Викторовна улыбнулась и укоризненно оглядела остальных: вот. мол, видите. Я нахмурился, потому что этой укоризной она как бы сделала меня выскочкой. Открыв журнал и чуть помедлив, очевидно, просматривая мои жуткие отметки, Амалия Викторовна объявила тем не менее, что ставит мне пять за внеклассную работу над английским.

Народ ахнул.

На переменах меня и без того дергали, выпытывая анкетные результаты, а тут прямо осадили — что это да что это за внеклассная работа? Я вкратце растолковал, и все удивленно-уважительно смолкли.

Пятерка взбудоражила меня опять, ведь, как ни крути, а Валя спасла меня. Неожиданно я впервые трезво подумал: а зачем я был ей нужен? Зачем она занималась мною так рьяно, что даже влюбила в себя, чтобы я лучше усваивал?.. Да мне бы легче остаться двоечником, чем покупать пятерки по такой цене!.. Если она решила проверить свои учительские способности, проверяй их на Толик-Яве, там, кстати, есть где развернуться! Если хотела помочь Светлане Петровне, надо было тянуть худших, а я еще держался, и пусть на соломинке, но выплыл бы и сам! Корысть?.. Какая к черту корысть! Я ей ничем не платил, кроме как втюрился безбожно!.. Зачем же? Хоть Валя и подлая, но умная девчонка, значит, было же это самое зачем!.. Я не находил Я дважды бегал на четвертый этаж, к девятиклассникам, чтобы вблизи и четко разглядеть Толик-Яву, как будто он одним своим видом рассеял бы мои недоумения, но ею нигде не было… И вот эта неразгаданность томила меня и щадяще мешала поставить горький крест на мою любовь.

Форум приближался.

Его назначили было на семь часов, но многие заопасались, как бы родители, привыкшие к вольности субботних вечеров, не загуляли и не сорвали затеи. Довод был несерьезный, но житейски мудрый, и форум перенесли на два часа дня. Выбрали для него кабинет физики, самый просторный кабинет.

Мы заранее заняли ряд у окна, сев по трое на один стул. Зеф, Шулин и я оккупировали последний стол. Эти битюги гак стиснули меня своими плечами, что мне пришлось полулечь. Покручивая клеммы на расклепанных сверху болтиках, торчавших из столешницы, я наблюдал. Родители входили неуверенно с опаской, в точности как и мы, когда являемся к ним на работу. У отца сегодня был выходной, но до форума он собирался съездить на один из заводов, где хандрит какая-то пустотная установка. Он обещал заскочить и за мамой, но пока их не было. А родители все скапливались молча и сосредоточенно, словно заговорщики перед решительным выступлением.

Никто из наших не встречал своих родичей, кроме дежурных в вестибюле и у кабинета, или стеснялись возможных нежностей, или принципиально, как я, лишь тыкали друг друга локтями: вон, мол, твои, да кое-кто, не выдержав, вскидывал руку, а то и коротко окликал «мам» и «пап». Да и сами родители не очень рвались к контакту, понимая, что собрание — это всегда маленькая битва, перед которой особо не любезничают. Они размещались на двух остальных рядах и тоже тесновато. На их стороне были Яблочкин, Попов, Менделеев, Эйнштейн, такой же, как у меня, только крупнее, на их стороне были все физические формулы и законы, а на нашей лишь окна да мир за окнами.

В два дали звонок для второй смены, тут же появились завуч Анна Михайловна и Нина Юрьевна. Они сели на стулья против нашего ряда, как бы собираясь поддерживать именно нас. Дежурный остался у дверей, чтобы без лишнего шума устраивать опаздывающих. Мои где-то задержались. Забровский вышел с тетрадкой к столу и, обозрев поле битвы, начал:

— Товарищи!.. Совместное собрание родителей и учеников — не новость, но вы сами знаете, как часто они бывают скучными и малополезными, потому что вертимся мы вокруг ерунды и чуть ли не поем «В лесу родилась елочка». Для восьмого класса — это нелепость! Нам уже по пятнадцать лет!.. И вот мы решили поговорить крупнее. И провели анкету. Конечно, анкета не скальпель; но и не молоток неандертальца. И кое-что нам удалось вскрыть, а именно, узнать, какие мы есть! Не какими должны быть, это известно и нам и вам, а какие есть! Это важнее, потому что это жизнь!.. Ну да, Нина Юрьевна, у вас что-нибудь будет?